Святитель Игнатий (Брянчанинов) о духовном состоянии общества в пореформенной России

Архипова Любовь Михайловна,
профессор  кафедры отечественной истории
ЯГПУ им. К.Д. Ушинского, доктор исторических наук

 

«...от развития идей православия
и от твердости в православии
зависит энергия народа нашего,
самостоятельность его духа».
Свт. Игнатий Брянчанинов

В условиях переживаемого сегодня глобального кризиса ци­вилизации, развивавшейся два последние века на основе запад­ноевропейского рационализма, трудно не заметить актуальность проблем, осознанных современниками пореформенной России и осмысленных св. Игнатием (Брянчаниновым). Несмотря на стре­мительный технологический прогресс последних десятилетий дух времени тот же, что в начале модернизации. Он отмечен потерей духовного смысла истории и страстью к деньгам, что вновь вос­принимается в обществе как приближение конца если не земной жизни человечества, то определенного временного цикла.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) относился к тому типу цер­ковных деятелей, которые свой иноческий духовный подвиг совер­шали утверждением аскетически-богословского учения, создани­ем церковно-проповеднической литературы. По силе воздействия на читателей, литературной стилистике его труды занимают самое заметное место среди подобных творений середины XIX в. Не­случайно уже в 1881 г. эти сочинения были опубликованы почти полностью.

Время сохранило для нас более 600 писем св. Игнатия к мона­шествующим и священникам, к родным и мирянам. К богатому эпистолярному наследию обращались многие поколения людей в поисках мудрости, веры, надежды и любви. Для историка эти письма обладают особой притягательностью, поскольку он может не только почерпнуть в них много полезной информации о жизни сословий и «духе времени», но и раскрыть святоотеческий взгляд на прогресс, на духовные плоды модернизации.

Из общего количества писем св. Игнатия только в 42 встречает­ся оценка текущих событий или исторических фактов. И это объ­ясняется не монашествующей отстраненностью их автора от мира, отсутствием интереса к внешним обстоятельствам жизни, как лег­ко можно было бы предположить, а тем, что у него уже сформи­рован ясный взгляд на судьбу страны, он отчетливо видит направ­ление ее движения. По его собственному признанию, это взгляд на Россию из уединения «как на корабль,  плывущий вдалеке» и молитвенный - «чтоб он плавание совершал под покровом мило­сти Божией»[1. №10].

Раньше всего в письмах встречается оценка европейских рево­люций 1848-1850 гг., основанная на евангельском предсказании о том, что одним из признаков последней болезни общества станут мятежи. «Когда я услышал о происшествиях, изменяющих лице земли, я не почувствовал ни удивления, ниже того интереса, ко­торый бывает при слухе о чем-нибудь новом... я как бы услышал о смерти человека, давно-давно страдавшего и изможденного неисцельным недугом, заживо умерщвленнаго этим недугом прежде умерщвления смертию. Такой всегда мне казалась образованная Европа, или так называемый просвященный мир» [1. № 206]. Зна­чительно больше его поразили причины мятежей - это «общее стремление всех исключительно к одному вещественному, будто бы оно было вечно,....заменение Духа и Его уставов лжеименным разумом и уставами, исходящими от миродержца» [1. № 206]. Че­ловеческое противопоставление своего «непрестанно изменяю­щего разума» Святому Духу повредило мировосприятие, систему духовных ценностей. Скептическое отношение к Истине, к Абсо­лютному привело людей к сосредоточенности на земном, и цель земного бытия виделась уже не в познании Бога и преображении жизни в соответствии с Его заповедями, а в переустройстве обще­ства на путях рационализма.

В таком видении святителем первопричины социальной вражды отразилось православное признание всеединства и полноты бы­тия: историческое развитие как целое есть божественный челове­ческий процесс. Опасность полного разрыва между наблюдаемым, проживаемым людьми на земле, временным, с одной стороны, и Богобытием как всевременным и всепространственным, с другой, становится главной темой русской философии XIX - начала XX века [5]. Развивая эту мысль, Л.П. Карсавин писал, что, поскольку идея всеединства мира утрачена, то Бог, даже если и признается, то помещается вне земного существования людей. В этом случае общество понимается как механистическая совокупность индиви­дуумов, различаемых функциями, и переход к перераспределению функций и смене строя кажется легким. «Но ни система обще­ственных отношений, ни переворот, ни идеальный строй уже не оправдываются Божьим законом, а потому общественный идеал легко утрачивает всякую санкцию. В то же самое время подрыва­ется и сама идея общества - она ничем не оправдана - и на смену социализму приходит анархический индивидуализм» [З.С. 225].

На эту опасную и дурную бесконечность исключительно ра­ционального познания мира указывал св. Игнатий, когда писал, что рационализм с его постановлениями не может остановиться в движении своем, поскольку основанием его является непрестан­но изменяющийся человеческий разум. «Надо ожидать большего и большего развития болезни. Она начала потрясать спокойствие народов с конца прошлого столетия; чем далее, тем действие ее обширнее и разрушительнее. Из окончательного всемирного дей­ствия этой болезни должен возникнуть «беззаконник», гений из гениев, как из французской революции родился его предизображение - колоссальный гений, Наполеон» [1. № 206]. Вред абсолюти­зации рациональных европейских учений св. Игнатий усматривал в злом их духе - в стремлении «уронить все истинные идеи о Боге и о всем Божественном и возвеличить идеи о человеке в падшем естестве его, тем приготовить возвеличивание того человека, кото­рый превозносится паче Бога», то есть антихриста [1. № 358].

В одном из писем святитель прямо признает враждебность со­временного прогресса христианству в России по аналогии с про­исходившим в Европе [1. № 6]. Он обратил внимание на воин­ственное отношение московских журналов к монашеству, которое они называли анахронизмом. В письме 1866 г. содержится точное наблюдение: «Заметно, что отовсюду поднимается буря на мона­стыри... Религия вообще в народе падает. Нигилизм проникает в мещанское общество, откуда недалеко и до крестьян. Во множе­стве крестьян явилось решительное равнодушие к Церкви, яви­лось страшное нравственное расстройство. Подрядчики, соседи здешнего монастыря, единогласно жалуются на утрату совести в мастеровых. Преуспеяние во всем этом идет с необыкновенною быстротою» [1. № 55].

Источниками этих наблюдений святителя послужили сообще­ния тех, кто обращался к нему по разным вопросам веры и жиз­неустройства, письма, информация периодических изданий и со­временных литературных произведений. Так, в одном из писем св. Игнатий признавал, что о быте и заботах костромского крестьян­ства он узнал от приезжавшего к нему священника, протоиерея из села, в котором живут потомки Сусанина. Он свидетельствовал, что «крестьяне пропились и обнищали донельзя, что этого ничем нельзя удержать.... Вместе с разгульною жизнью явилось особен­ное охлаждение к Церкви и духовенству. Кутилы из крестьян кутят и впали в индефферентизм по отношению к религии. Дворянство бедно и не может помогать церквам и духовенству, как помогали прежде. Содержание духовенства скудеет и скудеет. Протоиерей, имеющий практический взгляд, говорил, что этому положению не видно исхода и что последствия этого положения должны быть многоплодны. «Прогресс» идет изумительно быстрыми шагами. Кто остановит его?» [1. № 541].

В письмах св. Игнатия все чаще встречаются горькие призна­ния безвозвратных духовных потерь общества: «Скудные вести, приходящие в наш монастырь, о состоянии христианской веры в России, крайне неутешительны. С одной стороны раскол, с дру­гой - решительное отступничество. Общая безнравственность приготовляет отступничество в огромных размерах»; «Очевидно, что отступление от веры православной всеобщее в народе: кто от­крытый безбожник, кто деист, кто протестант, кто индефферентист, кто раскольник»; «Время наше - время тяжкое для истинных хри­стиан по всеобщему охлаждению народа к вере и благочестию» [1. № 540, 542, 539].

Духовные потери он видел даже в характере благотворитель­ности, которая лишалась главного - самопожертвования. С опре­деленной долей метафоры и горькой иронией святитель отметил это в одном из писем: «...Здешние Петербургские так делают до­бро, по крайней мере, очень часто: увидев нагого, сжаливаются, и, чтоб покрыть его, снимают последнее платье с другого бедняка, не заботясь о том, что он подобно первому останется нагим; доброе стремление их сердца удовлетворено, они совершили добродетель. ...В провинциях делают добро проще: делятся своим, а не чужим, и не прибегают к аферам для добродетели» [1. № 415].

Наряду с угасанием веры в народе святитель отметил еще одну характерную черту пореформенной России - «страсть к деньгам прокралась во все сословия и саны, заглушила и подавила все бла­гие побуждения и все священнейшие обязанности» [1. № 453]. Причем этот «дух времени» он уловил еще в конце 50-х гг., в пе­риод своего служения архиепископом на Кавказе. Тогда он выра­зил особое сочувствие казенным крестьянам, находившимся под административным контролем со стороны чиновников, которые сами «голые и голодные, кончили курс в разных университетах, веруют, кажется, в одни деньги... по всей вероятности такие вско­рости сделаются руководителями всего простого народа. Вот Вам результаты... практических взглядов на русскую землю» [1. № 14]. В этом кратком замечании можно увидеть неприятие нараставшего прагматизма в политике, государственном устройстве, негативное отношение к бездушному бюрократическому строю, а также вни­мание к проблемам образования, воспитания, которые стали от­дельной темой размышлений святителя в его письмах.
«Беда, когда человек формируется на кривых путях: во всю жизнь свою будет смахиваться в шельмовство», - писал епископ Игнатий [1. № 68]. По его убеждению, успешным воспитателем и наставником ребенка может быть только тот, кто признает нераз­дельность научной и абсолютной истины. «Как хорошо поступа­ли наши древние Отцы Церкви Православной! Они, обучившись наукам человеческим, воспринимали на себя иго Христово и на поприще самоотвержения, под руководством Креста Христова, научались Божественной Премудрости, и соделывалась для них человеческая ученость уничиженною рабою, которую они употре­бляли в услужение Божественной Премудрости для преподавания этой премудрости своим ближним» [1. №14].

Опираясь на христианское учение о ветхозаветном человеке как единстве двух начал - телесном и душевном, - и о новом человеке, просвещенном духом евангельской истины, святитель Игнатий на­шел положительный ответ на фундаментальный вопрос бытия о возможности познания мира. Святоотеческая идея духовного все­единства становилась естественным залогом познаваемости зако­нов Богобытия.
Ученый-атеист и ученый-верующий различаются по тому, что каждый из них может дать обществу. «Книжник, научившийся Царствию Небесному, может износить из себя и ветхое и новое, покорив ветхое новому и приспособив к нему; а ненаучившийся, очевидно, может износить только одно ветхое, которое есть смерть и вражда на Бога, которое производит и на ближних свойственное себе впечатление...» [1. №14].

Так, отвечая на вопрос о впечатлениях от книги Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», святитель Игнатий признал, что «она издает из себя и свет и тьму», между тем как пи­сательский труд по значению близок к апостольскому служению. Подобно первым двенадцати ученикам Христа приступивший к просвещению и образованию народа должен вначале точно по­знать Истину, «глубоко вникая в Евангелие, соображаясь с учени­ем Господа». Это даст ему возможность отделить в своем сознании добрые мысли и чувства от мнимо правильных и добрых. Но этого недостаточно, поскольку, продолжая следовать побуждениям свое­го сердца, своему вдохновению, легко впасть в душевное (ветхое) проповедничество, при котором «от избытка сердца уста глаго­лют». Необходимо просветиться Духом Святым, чтобы не следо­вать врожденному вдохновению, а излучать свет чистой Истины. Для любого христианина, но особенно для творческого человека «вне этого пути, сначала узкого и прискорбного для ума и сердца, - всюду мрак, всюду стремнины и пропасти!» [1. № 303].

В отличие от многих современников, идеализировавших пра­вославную Русь, святитель Игнатий признавал, что путь Веры в России не только узкий и прискорбный, но и почти безлюдный, шествуют по которому весьма немногие [1. № 402]. Большинство же увлекается формальной, вещественной стороной религии, что проявляется в обилии предрассудков и суеверий в общественном сознании. Русский человек, по выражению старца, обременил «не­бесную религию многими своими национальными дебелостями, оцеживающими комара и пожирающими верблюда» [1. № 402.]. Причинами широко распространенного в народе уклонения в су­еверие он называл «крайний недостаток в познаниях и ощущени­ях духовных», к которому в людях образованных присоединялся «превозносящийся разум»[1. № 402]. Святитель Игнатий подчер­кивал, что «Вера - око, которым одним ум человеческий может ус­мотреть и зреть Святую Истину», но в России «верой занимаются очень поверхностно и грубо, идут к познанию Христа семинарией и академией, которых Христос не установил, а оставили очищение себя святыми подвигами, которое Христос установил и запове­дал...» [1. № 402].

Святитель Игнатий с сердечным сожалением указывал в своих письмах на признаки угасания живой веры даже в монастырях. «Душевный подвиг почти повсеместно отвергнут; самое понятие о нем потеряно. Этого мало! Во многих обителях совершенно по­теряна нравственность...», «повсеместное оставление внутренне­го делания и удовлетворение себя наружностию на показ», «ис­тинным монахам нет житья в монастырях от монахов актеров», «Имеются в здешней епархии два женских монастыря: в них нрав­ственность хороша, но телесный труд и многопопечительность о вещественном развитии уничтожают душевное развитие» [1. № 13,48,49].

Обращение святителя Игнатия к проблемам монашеского служе­ния сопровождается горькими прогнозами, в которых часто звучит слово «уничтожение» и используются характерные метафоры. «Во многих обителях воздвигаются различные здания значительных размеров, которые дают обители вид как будто процветания. Но это обман для поверхностного взгляда. Самое монашество быстро уничтожается...». «Положение их (монастырей. - Авт.) подобно весеннему снегу в последних числах марта и первых апреля: сна­ружи снег как снег, а под низом его повсюду едкая весенняя вода: она съест этот снег при первой вспомогательной атмосферической перемене». «Относительно монастырей, я полагаю, что время их кончено, что они истлели нравственно и уже уничтожились сами в себе». «Если бы, как Вы говорите, и решились восстановить мо­нашество, то нет орудий для восстановления, нет монахов, а актер ничего не сделает» [1. № 13, 48, 49].

Эта тема, едва ли не самая драматичная в размышлениях святи­теля Игнатия о пореформенной России, вызывала в его сознании быстрые ассоциации с «духом времени», который отражает оче­видные результаты прогресса и «подобно вихрю, завывает сильно, и рвет, ломает многое» [1. № 56]. Характерно, что монахов-актеров он назвал прогрессистами. Их распространение святитель объяс­нял органичной взаимосвязью народа и монашества. «Кто прихо­дит в монастырь? Люди из низшего класса почти исключительно: почти все приходящие уже расстроили свою нравственность среди мира». «Нет условий в самом народе для того, чтоб существование монашества продлилось; так в высохшем дереве нет условий, чтоб оно давало лист и плод! Сверх того бури извне усиливаются со­рвать его с лица земли... » [1. № 564].

Слабое сопротивление монастырей духу времени признавалось частью большой проблемы церковного устройства. «Судя по духу времени и по брожению умов, должно полагать, что здание Церк­ви, которое колеблется уже давно, поколеблется страшно и быстро. Некому остановить и противостоять. Предпринимаемые меры под­держки заимствуются из стихии мира, враждебного Церкви, и ско­рее ускорят падение ея, нежели остановят...» [1. № 561]. Его вы­сказывания о Синоде, высшем и среднем духовном образовании, служащем духовенстве можно было бы признать пессимистичны­ми, если бы они не подкреплялись ссылками на святоотеческие и евангельские пророчества и указания на возможность уклонения от гибели.

Единственный путь общественного спасения виделся в укре­плении духовной энергии духовенства благодаря его «решительно­му отрешению от мира». Каждый шаг в этом направлении поведет к восстановлению канонического права, поскольку «...чиновни­чеством уничтожено в Церкви существенное значение Иерархии, уничтожена связь между пастырями и паствою, а миролюбие... уничтожило в пастырях христиан...» [1. № 559]. В семинариях по­явится воспитание в духе самоотвержения и духовного развития вместо пореформенной «холодности к Церковному делу» и пре­имущественно материальным мотивам пастырской деятельности. Образованное духовенство послужит источником для внутреннего обновления монастырей, для сближения с другими сословиями, что признавалось святителем совершенно необходимым условием укрепления национального единства. Духовная энергия священ­ства и его евангельские и святоотеческие познания послужат твер­дой почвой для развития православия [1. №13, 464].

Религиозные взгляды на прогресс, выраженные в оценках свя­тителем Игнатием (Брянчаниновым) пореформенной России, принципиально отличались от сущности консервативных исто­риософских и политических концепций XIX в. вопреки распро­страненному мнению о их близости. Сравнительный анализ бого­словского понимания судьбы России в ходе модернизации, с одной стороны, и характерных черт учения славянофилов, Н.Я. Данилев­ского, К.Н. Леонтьева, К.П. Победоносцева [2, 4, 6], с другой, без­условно, требует расширения круга источников и их тщательного изучения. Не претендуя на эту полноту решения проблемы и опи­раясь только на приведенные фрагменты эпистолярного наследия епископа Игнатия, можно все-таки заметить существенные разли­чия.

Во-первых, в мировоззрении святителя прогресс представляет­ся всеобщим, всемирным движением человечества, но только не по восходящей линии совершенствования и гуманизации обще­ственных отношений, а по нисходящему пути духовных потерь и социально-государственной деградации. Такой своеобразный «европоцентризм» с отрицательным значением противоречит кон­сервативной мысли, исходившей из идеи самобытности России, ее особого культурно-исторического типа.

Во-вторых, в размышлениях святителя Игнатия православие лишено национальной или этнической идентичности. Он описы­вает духовно-религиозное состояние всех слоев русского народа как совершенно далекое от традиционно-консервативного обра­за народа-Богоносца. И эта оценка согласуется с признанием им Промысла Божия о России в духе толкования Апокалипсиса в свя­тоотеческой литературе. В нем России предсказывалось необык­новенное гражданское развитие и могущество, наряду с новыми нравственными и духовными бедствиями. «Обуявшая соль пред­вещает их и обнаруживает, что народ может и должен соделаться орудием гения из гениев, который наконец осуществит мысль о всемирной монархии, о исполнении которой уже многие пыта­лись» [1. № 44]. Очевидно, что речь идет о рождении в России ан­тихриста или его предтечи. Под обуявшей солью подразумевалась утрата духовной энергии священством, в связи с чем приводилось воспоминание о фарисействе иудейского духовенства накануне яв­ления Христа: там происходила замена «напыщенной ученостью и самым отчетливым знанием Закона, самым тщательным препо­даванием его народу» сердечной веры и самоотвержения [1. № 44].

Среди представителей консервативной политической мысли только К.Н. Леонтьев в 80-е гг. XIX в. предполагал подобное разви­тие мировой истории. Ссылаясь на произведения св. Феофана За­творника и других духовных писателей, религиозный философ от­мечал, что через какие-нибудь полвека русский народ-«богоносец» превратится в богоборца и «неожиданно, лет через 100..., из наших государственных недр, сперва бессословных, а потом бесцерковных или уже слабо церковных, - родим того самого антихриста...» [4. С. 291].

В отличие от консерваторов св. Игнатий не искал спасения в политической перестройке, в укреплении самодержавного и со­словного строя, в создании особого культурно-религиозного типа или другой панацеи от предела земного человеческого бытия, на что указывает отсутствие подобных размышлений в его письмах к современникам. Кроме того, у него не было страха перед гря­дущим, поскольку он во всей полноте и целостности своего ми­ровосприятия признавал Богочеловеческую природу истории. «Необходима преданность воле Божией в самых попущениях Божиих», «милость Божия еще дарует возможность спастись тем, ко­торые произволяют спастись», «Спасаяй, да спасет свою душу!» [1. № 536, 540, 542].

Наконец, по глубокому убеждению св. Игнатия, для лично­го спасения от прогресса и сопутствующих ему неизбежных ду­ховных потерь следует обратиться к познанию Бога: «Гляжу из уединения моего на шумящий и мятущийся мир, говорю сам себе и друзьям моим: одно занятие может быть признано занятием ис­тинно-полезным во время кратковременной земной жизни, - до­коле наша чреда зеленеет - познание Христа, который и Податель вечной блаженной жизни, и Путь к этой жизни...» [1. № 226].

Залогом бессмертия не только отдельной человеческой души, но и целого народа признавалась их неприступность «для безбожно­го рационализма и его последствий, доколе они ограждены святой верою» [1. № 206]. Условием же земной праведной жизни епископ Игнатий считал духовное просвещение: «от развития идей право­славия и от твердости в православии зависит энергия народа на­шего, самостоятельность его духа» [1. № 536].

Библиографический список

[1] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Собрание писем [Текст] / сост. игумен Марк (Лозинский), общ. ред. А. Трубачев. -М.-Спб., 1995 [Электронный ресурс]. - Режим доступа. - http:/Avww/anb.nnov.ru/letters.
[2] Данилевский, Н.Я. Россия и Европа [Текст]. - М., 1991.
[3] Карсавин, Л.П. Философия истории [Текст]. -Спб., 1993.
[4]Леонтьев, К.Н. Избранное [Текст]. - М., 1993.
[5] Лосский, И.О. История русской философии [Текст]. - М., 1991.
[6] Победоносцев, К.П. Великая ложь нашего времени [Текст]. - М., 1993.